— Так вот. Куда, по-твоему, лучше заявить — в полицию или американцам? Но только надо сделать это так, чтобы с моим другом ничего не случилось. Я и подумал, что в этих вещах ты, пожалуй, лучше маракуешь.

Часом позже отец Иоанна сидел уже в служебном кабинете капитана Либэна, intelligence officer of the occupation army.[21] А ночью Шарф и Зик были арестованы.

IX

Прошло уже полтора года с тех пор, как кончилась война. Но война за оставшиеся жалкие крохи жизни продолжалась. Маленький человек познакомился со словом «калория». Оказывается, что, не получая известного минимума калорий, организм неудержимо слабеет. Достаточно серьезно заболеть, и человек умирает — и многие умирали в то время в бессмертной Европе.

Ученик Фома обожал стрижку ежиком. За острый мышиный носик и быстрые глазки, от которых ничто не могло укрыться, товарищи прозвали его «Мышонком». Мышонок часто забегал к своему приятелю, парикмахерскому подмастерью, давно уже безработному, и тот, усадив мальчика на сундук, в две минуты снимал ему волосы при помощи своей машинки.

Как раз накануне Мышонок подбросил чахоточному маляру Хольфусу, прямо на одр болезни, пальто из верблюжьей шерсти, доселе принадлежавшее подрядчику Химмельгоху. В карман пальто была вложена обычная записка учеников, а также письмецо Петра, в котором маляру предлагалось, во избежание недоразумений, прежде чем взять пальто в носку, выкрасить его в черный цвет.

На утро, озябнув в своем подвале, хоть и щедро залитом ласковым сентябрьским солнцем, чахоточный маляр закутался в мягкое, бархатистое пальто верблюжьей шерсти и поплелся в очередь за пайковым хлебом.

Этот высокий, истощенный, еще молодой человек, тридцати лет отроду, все свои надежды возлагал на целительную силу солнца. Летом он часами просиживал на свежем воздухе, отчего его безбородое лицо с запавшими щеками стало темно-коричневым. Все же это не помешало ему через несколько недель отдать богу душу.

Мышонок только что постригся и, выбежав из подвала на улицу, то и дело поглаживал себя по голове, от лба к затылку. Кожу головы и ладонь приятно щекотали короткие волосы, ершившиеся под рукой. Он решил предложить на ближайшем же заседании, чтобы его придворный парикмахер, который остался без средств к существованию и без работы, был также включен в список нуждающихся.

Во всем Вюрцбурге теперь было, пожалуй, только два-три мало-мальски приличных пальто из верблюжьей шерсти, но ни одно из них не могло похвалиться таким густым ворсом и шикарным покроем, как пальто подрядчика Химмельгоха. Он уже издали узнал его по цвету и элегантно ниспадающим складкам: чахоточному маляру пришлось основательно затянуть пояс.

Перед лавкой, где выдавали хлеб, выстроилось человек двести, среди прочих Иоганна, вдова Хонер и Клуша. Последним стал в очередь маляр Хольфус. Все с завистью оглядывали его совсем еще новенькое с виду пальто.

Подрядчик, пришедший за тем же, что и другие, едва увидев пальто, бросился к маляру с криком:

— Вы это пальто украли! Это мое пальто! — Его рыжие усы встопорщились, как у кота.

Чахоточный, исполненный глубокого безразличия ко всему вообще и к подрядчику в частности, ответил глухим голосом:

— Ничего я не крал! — Он не сразу нащупал карман своего пышного пальто, но наконец извлек из него записку учеников Иисуса и послание Петра.

— Ученики Иисуса? Что вы мне тут вкручиваете? Ха-ха, ученики Иисуса! Видали мы таких! Пальто мое! — И подрядчик подозвал шуцмана, наблюдавшего за выдачей хлеба.

Очередь вздрогнула, развалилась и окружила их плотным кольцом. Заинтригованная Клуша таращила глаза на полицейского, который прочел во всеуслышание: «Ученики Иисуса».

Вдова Хонер, давно уже сомневавшаяся в небесном происхождении своего кофе, засеменила прочь. Иоганна в смущении смотрела на свои изящные полуботинки, подброшенные ей в сарайчик Давидом.

Мышонок из осторожности смешался с толпой и потихоньку науськивал соседей на подрядчика.

— Чего этому толстопузому надо? У него, говорят, три зимних пальта. Одно даже с меховым воротником и подбито мехом.

А трубочист Клеттерер, тоже безработный, ибо в городе не осталось больше труб, сказал:

— Он живет в настоящем доме. И вино лакает каждый день. То-то и оно. У одного все есть, а другой пропадай в подвале… — Трубочист Клеттерер страдал врожденной косолапостью.

Пустые глазницы окон в разрушенных домах уставились на солнечную площадь, черную от взбудораженной толпы. Настроение масс было явно не в пользу подрядчика. Он кричал, остервенясь, что, в конце концов, не он же украл пальто.

Шуцман, схватив чахоточного за плечо, выбрался с ним из толпы и отвел в ближайшее отделение, куда следом за ними ринулся и подрядчик. Отчаянно жестикулируя, он доказывал, что у него украли — и даже не одно, а целых два пальто.

— Кроме того, он выдавил у меня окно в столовой. Где я теперь возьму стекло?

Очередь снова установилась. Мышонок поспешил к Петру в «Уютную берлогу».

В тот же вечер в «Городских ведомостях» появилось сообщение, что удалось напасть на след пресловутых «учеников Иисуса». По предложению капитана Либэна, предварительный допрос свидетелей по делу пойманного с поличным грабителя будет происходить публично, чтобы расследование этих возмутительных краж было, по возможности, произведено на месте. Все пострадавшие приглашались в зал полицейского суда для занесения их жалоб в протокол.

В этот день ученики Иисуса собрались ровно в шесть.

В подвале можно было заметить большую перемену. Полка со съестными припасами ломилась от всякой снеди. На полке для платьев и белья целых три отделения были заняты обувью еще из цвишенцалевских запасов, а против старого фрака, напяленного на распорку, в точности на такой же высоте висело пальто подрядчика — охотничий полушубок, подбитый мехом выхухоля, и с воротником из выдры. Справа и слева от полок высились сложенные штабелями продукты, и у каждого такого штабеля стояло по мешку муки весом в сто килограммов. Весь этот образцовый порядок был делом рук кладовщика, питавшего слабость к симметрии.

Скамьи для молящихся тоже расставили по-новому, чтобы выгадать больше места; они уже не группировались вокруг задвинутого в угол изувеченного Христа, а тянулись вдоль стен. В своем изодранном тряпье одиннадцать учеников Иисуса все уже сидели в ряд — они казались ожившей «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. Но только вместо Иисуса в центре восседал Петр и раздавал он не хлеб, а копченую колбасу. Справа и слева от «Тайной вечери», в высоких подсвечниках барокко, сломанных и кое-как перевязанных проволокой, горели свечи.

Петр все еще держал в руке свой ломтик колбасы. Волнение, вызванное газетной заметкой, и страх, как бы публичный допрос маляра и показания недоброхотных даятелей не раскрыли тайны, лишили